Аверин Андрей Иванович

О своих родственниках рассказывает Гагина Нина Андреевна: «Наш отец, Аверин Андрей Иванович, когда началась война, велел беременной жене с двумя детьми уехать на лето в деревню Баранцево под Тарусой. Там мама и попала в оккупацию. В деревню вошли немцы и румыны. 28 октября 1941 года родилась девочка (я – Нина). Родилась я бездыханной, мама, Дарья Матвеевна, даже обрадовалась, что не дышит, ведь кругом немцы. Но бабка-повитуха Матрена взяла ребенка на руки и опустила в бочку с ледяной водой, тут ребенок и очнулся. Много раз мне это рассказывала и мама и бабка Матрена. Но пупок не заживал, ребенок все время плакал. Пришел немец, спросил, что с ребенком, почему плачет. Ему объяснили. Он принес медицинский пакет, удалил гной, перевязал. И все зажило… Немцы заставляли маму стирать белье, но мыла не давали, пока мама не объяснила, что без мыла ничего не получится. Немец мыло дал и, посмотрев на детишек, принес буханку хлеба. Но бабка Матрена сказала, что мы живем у нее, и отобрала эту буханку. Все время стреляли то наши, то немцы. Немцы боялись партизан и не отходили далеко домов. Мой маленький брат Юра, которому было 4 годика, стукнул немца палкой, поскольку считал, что тот поступает неправильно. Все думали, что Юру убьют, но ничего – немец только засмеялся. Другому моему брату, Вите, было 6 лет. Вместе в Юрой они к двери сарая привязали веревку и время от времени дергали ее. Дверь скрипела. Немцы стреляли. А ребятам было интересно. Маме в таких условиях, да еще с тремя маленькими детьми, было невыносимо. Она решила пробираться к своим: все равно погибать… Положила грудного ребенка на саночки, Юра и Витя шли рядом с мамой через заснеженное поле. С одной стороны стреляли немцы, с противоположной – наши. Мама прижимала всех детей к себе, чтобы, если в них попадет снаряд, убило сразу всех. Баба Матрена жила зажиточно, послала дочку на телеге с лошадью, чтобы довезти маму с детьми до станции. Так мама добралась до Тарусы. На поезд не сажают, все эшелоны – военные. Мама пришла к начальнику станции. Просила помочь добраться до Москвы. Но никак. Тогда она решила уйти на войну, а детей оставить. Девочку положила на стол, а Витю с Юрой – рядом. Витя, умный мальчик, ткнул Юру и шепнул ему: «Мама нас бросает». А Юра крепкий мальчонка, горластый, как заорет: «Мама нас бросает!». Начальник станции сжалился, позвал солдата и поручил ему доставить всех до Москвы. Так и пришли во двор в Петропавловском переулке, напротив церкви, солдат с грудным ребенком на руках и мама с двумя мальчишками. Весь двор радовался и плакал. Зарегистрировала меня мама как родившуюся 28 октября 1941 года, а потом вспомнила, что вроде после ноябрьских праздников родила, т.е. 28 ноября. Так у меня с тех пор месячник дня рождения… Об отце пришло сообщение, что он пропал без вести. Однако потом приходил к маме его друг и сказал, что видел, как это было. Прямое попадание снаряда разорвало отца на куски. Говорит: «Не ждите…». А дядя Ваня, мамин брат, до войны однажды проспал на работу. Его осудили и сослали в Сибирь. Там его нарисовал сокамерник. Он писал нам, прислал этот рисунок. А потом письма от него перестали приходить. Бабушка сначала записывала его в поминания за здравие, а потом, когда не стало писем – за упокой. И вот, когда началась война, Иван попросился в штрафбат. Ему даже по дороге на фронт разрешили заехать к матери. И Юра с Витей, и, конечно, мама, все помнят, как в белом полушубке приходил Ваня, принес гостинцы. И ушел на войну. Дошел Балашов Иван Федорович до Польши. Там и погиб – умер от ран. Мама и бабушка уже умерли. Живы пока мы, дети…»