Чуклинов Виктор Павлович

Рассказы своего отца прислала Чуклинова Светлана Викторовна:
«Чуклинов Виктор Павлович (1932 — 2006 гг.), мой отец, в годы войны 12-летним мальчиком оказался на 2-м Украинском фронте. В конце жизни он писал воспоминания об этом времени. Они никогда не публиковались, я немного подредактировала и отправляю два фрагмента из них.
Рядовой Витка (Из мемуаров моего отца)
...Прямо перед окнами нашей хатки, у лесопарка, сделали аэродром. А что такое военный аэродром? Нет! Это не радары, это не полосатый флюгер на мачте, не сотни огней, указывающие на взлетно-посадочную полосу, это всего два прожектора, которые выкатывали на полосу в ночное время. Наш военный аэродром находился в километрах пяти от города Раздевилово, но к нему можно было проехать только через овраги на лошади или пройти пешком. На машине через мосты — километров 15. Аэродром наших штурмовиков, «горбатых воздушных танков», маскировали как ложный. С начала войны наши командиры здорово наловчились строить такие объекты из фанеры и досок. Фашисты гонялись за легкой наживой, сбрасывали тонны авиабомб и снарядов на эти мнимые военные объекты. Но к 1943 году они уже поняли, что русский Иван им просто «пудрит мозги», и перестали бомбить эти фанерные объекты, не разведав десятки раз. Наши командиры воспользовались этим и решили вообще обойтись без маскировки. Несколько самолетов они ставили у лесопарка на виду, а остальные размещали между деревьев парка, натягивая маскировочную сеть. Для разведки врага создавалось впечатление, что это ложный аэродром. Наши штурмовики выполняли задания как ночные бомбардировщики, а когда они возвращались, обслуживающий персонал выставлял самолеты в прежнем положении, выравнивал колеи от колес и примятую травку, чтобы было впечатление, что самолеты не двигались со своего места. Фашистский самолет-разведчик — «рама» фотографировал этот аэродром, затем, сравнивая с прежними снимками, убеждался, что аэродром ложный. Самолеты не сдвигались с места!
...Однажды я проснулся от какого-то странного звука мотора самолета, подумал, что это наш подбитый самолет с неисправным мотором пытается сесть на аэродром. Я надел брюки и в нижней рубашке, босиком выбежал на улицу и увидел, что над селом летит на небольшой высоте четырехмоторный самолет с двумя фюзеляжами. А из лесопарка прямо по кустам продирается в моем направлении штык винтовки. Оказалось, что это маленького роста солдатик, посыльный из штаба. Подбегает ко мне и спрашивает: «Ты, что ль, рядовой Витка?» — «Ну я», — отвечаю. «Старший лейтенант приказал гнать из проса вон ту корову, гони ее прямо к самолетам и паси, пока не улетит от нас эта «рама»!». Я все понял: это была маскировка — на военных аэродромах коров не пасут. Без гимнастерки, босиком, схватив штакетину от забора, я загнал корову между самолетами. Она с удовольствием начала пожирать хорошую маскировочную травку. Затылком я чувствовал взгляды фашистских летчиков через прицелы их пулеметов и пушек. Я слышал о замечательной немецкой оптике, о том, что с высоты пять тысяч метров они могут прочитать на брошенном на землю спичечном коробке город, где изготавливались эти спички. Я снова взглянул вверх, и мне показалось, что «рама» повернула прямо на меня. Вот когда я натерпелся страху! А вдруг фашист стрельнет в меня или в самолет, проверит огнем, а самолет взорвется. Было поздно удирать, и тогда я приложил штакетину к низу крыла самолета, а другой рукой начал как бы отдирать ее от крыла. «Оторвал» и как из ружья прицелился палкой в самолет, который опять начал разворот в сторону леса. Я вытащил из кармана складной ножик и начал стругать палку, щепки разлетались во все стороны. Смотри, фашист, палка-то деревянная! Вот так я впервые встретился с фашистами и в 11 лет выполнил приказ командования части.
...Весна 1944 года. Наконец-то и на нашем Украинском фронте начались активные действия. Самолеты делали по два вылета за сутки.
В тот день подготовка самолетов к вылету началась очень рано. Я наблюдал, как один техник на специальном подъемнике-домкрате, вращая рукоятку одной рукой, легко поднимал 500-килограммовую бомбу в «чрево» самолета. Вдруг у дальних самолетов началась какая-то беготня. Два красноармейца в комбинезонах притащили ящик с детонаторами из леса, распечатали, разбросали упаковочную бумагу и снова побежали в лес. Принесли второй ящик, снова распечатали, подбежали к майору и докладывают: «Товарищ майор! В упакованных и опломбированных ящиках детонаторы с ненарезанной резьбой, их невозможно установить на авиабомбы!». Майор побледнел, взглянул на часы и говорит: «Приказываю найти любой транспорт, чтобы привезти с бомбосклада исправные взрыватели». А второму солдату приказал бежать в штаб и доложить о случившемся. Тут майор увидел меня: «А ты что здесь вертишься?» А я говорю майору: «Сейчас за мной заедет ефрейтор В. и мы на своей машине мигом сгоняем на склады». В это время из-за лесочка выехала машина ЗИС-5 с явно неисправным двигателем: «стрелял» глушителем, «чихал» карбюратором. Майор подбежал к шоферу: «Доложите!» И старший сержант отрапортовал: «Я, старший сержант (назвал фамилию), ввиду отказа двигателя еду в гараж на ремонт». «Старший сержант, — скомандовал майор, — приказываю завести двигатель и хоть на одном цилиндре съездить на склады, привезти взрыватели-детонаторы к авиабомбам. Срок вам 90 минут!». «Слушаюсь! — ответил старший сержант, — но машина неисправна, мне бы кого-нибудь в помощники, чтобы «крутнуть»». «Нет у меня свободных людей! Вот пусть едет Витка, рядовой, может, где и поможет». А я рад-радешенек, что буду участвовать в боевых действиях! Старший сержант, взяв меня за плечо, сказал: «Пойдём заводить». Он поднял капот, указал, где рычаг бензонасоса: «Накачай полный карбюратор бензина, а я буду заводить рукояткой двигатель». Тот завелся с полоборота. И вот мы через летное поле мчимся выполнять задание майора.
Хорошая дорога закончилась. Нам сворачивать на широкую просеку, которую прорубили еще немцы при оккупации. Но что это была за дорога! Вывороченные пни от вековых деревьев, огромные ямы с водой. По такой дороге можно ехать разве что на танке. ЗИСок, переваливаясь с боку на бок, подпрыгивая как мячик на корневищах, двигался к намеченной цели. Минутная стрелка часов на руке у Сержа (так я буду называть старшего сержанта) побежала в два раза быстрее. Фортуна улыбалась нам — двигатель ни разу не заглох, а впереди как бы просветлело. Лес отодвинулся вправо, а по краю оврага, где протекала небольшая речка, просматривалась километра на три хорошая полевая дорога. Серж крикнул: «Виктор, держись, будем наверстывать время!». Он разогнал своего неисправного ЗИСка километров до 60. Дорога снова ухудшилась, а когда мы подъезжали к очередному овражку, Серж так резко затормозил, что я юзом слетел с высокого сиденья и лбом ударился о ветровое стекло. Взглянул и вижу: мы стоим на развилке дороги, а прямо перед колесами — наша русская табличка «Мины». У меня волосы встали дыбом. Это значило, что одна из дорог заминирована. Но которая? Серж не на шутку испугался. Побледнел, как мел, губы трясутся, и даже в глазах появились слезинки. Говорит: «Я поеду по левой, более наезженной дороге, а ты спрячься в яму, за корневище, и не высовывайся. Если услышишь взрыв, посмотри, жив ли я. А если нет — бегом беги и доложи майору». «Серж, — говорю я, — давай найдем пару длинных жердей, свяжем их и прошарим обе колеи». «Не получится, — отвечает Серж, — ни жердей нет, ни времени». «Тогда давай,из твоего автомата прострочим обе колеи», – не унимался я. «И это не пройдёт, – говорит Серж, — скорее всего, мины натяжного действия, нашарить их можно лишь рукой или босой ногой». Не знаю, что тогда со мной случилось. Я просчитал: если взорвется машина, мы не выполним приказ – сорвется боевой вылет самолетов. А если погибну я, то укажу Сержу на заминированную дорогу.
Я принимаю решение: пойду и разведаю! Сел на подножку машины и начал снимать ботинки. «Виктор, что ты надумал? — спрашивает Серж, — хочешь проверить дорогу, где мины? Но я же тебя не посылаю. Ты можешь подорваться!». «Майор меня послал тебе в помощь», — каким-то распухшим языком ответил я. Серж скороговоркой начал давать мне инструктаж: «Чтобы даже травинку не срывал, а если проволочку или мину нашаришь, замри, зови меня. Мы вместе решим, что делать». Я пошел по колее дороги к воде. Серж завел машину и задом отогнал ее от оврага. Мне стало страшно, я остался один. Вот она — черная, мутная вода. Я делаю первый шажок в воду и отдергиваю ногу назад — мне показалось, что я опустил ногу в кипяток. Приказываю себе: «Иди! Ты обязан, ты должен это сделать!» Делаю шаг, подтягиваю, как на лыжах, вторую ногу и, так передвигаясь, иду по колее дороги на правый берег ручья, прошаривая дно босыми ногами... Я не хотел умирать, мне всего 12 лет. Пройдя метра три по воде, вдруг проваливаюсь, падаю и оказываюсь на четвереньках... «Вернись!» — кричит какой-то внутренний голос. Страха. «Иди вперед, ты должен это сделать», — кричит другой внутренний голос. Совести. Я начал представлять, как летчики, встречая нас, качают, подбрасывая вверх на руках. Офицеры все встают по стойке смирно. И даже Сталин прямо с портрета тянет ко мне руку, жмет мою и улыбается. «Виктор, иди смело и ничего не бойся, — вдруг услышал я голос Сержа, — мне солнце высветило воду в правой колее, по этой дороге проезжала машина совсем недавно. Ты выбрал правильную дорогу!» Для меня это была просто музыка души! Вскакиваю, бегу! Вот она, сухая колея, вот он, левый берег! Братцы, я живой! Серж подогнал машину к овражку и мокрого меня, в грязи и тине, заволок в кабину.
...Серж уже не тормозил на ямах, он перелетал, перепрыгивал их. Бедный ЗИСок стонал, кряхтел, и как только не развалился на части. Серж кричит: «Я сейчас тормозну, а ты прыгай и жди меня здесь. Загружусь и через три минуты вернусь!». Минут через десять он на полном газу выезжает из оврага, открывает дверку кабины, я почти на ходу запрыгиваю. «Если так пойдёт, двигатель не заглохнет, мы успеем вовремя», — только проговорил Серж, двигатель «чихнул» и заглох. Серж схватил заводную рукоятку, кричит мне: «Качай бензин!» Двигатель завелся, и мы рванули вперед... Выезжая из самой большой ямы с грязью, двигатель не преодолел подъема и заглох. Машина, как вздыбившийся конь, «смотрела» фарами в небо. Серж дрожащими руками начал вставлять заводную рукоятку в храповик, почти крича: «Теперь-то нам «капут», мы не успеем ко времени!» Нет! Надо что-то делать, не зря же я прошаривал дорогу под водой! Я не подорвался на мине! А сейчас? Сейчас я попробую разместиться между передним крылом и раскаленным коллектором двигателя машины. Серж завел двигатель, кричит: «Ты как? Вперед, помаленьку». Но какой там помаленьку! Наш ЗИСок как дикий зверь выскочил из ямы. Машина накренилась вправо, меня, как котенка, прижало к острым углам крыла. Двигатель ревел, забивая мне дыхание горячим ветром от вентилятора. Я видел лишь синее небо да верхушки деревьев. Когда машина перевалилась влево, я почти повис над двигателем. Мое колено сорвалось и успело «лизнуть» горячую трубу глушителя. Запахло горелым мясом. Внизу — глубокий овраг, у самого колеса мелькают огромные пеньки, чуть не цепляя дверцу капота, которая, как переплет раскрытой книги, махала по ветру. Дорога стала ровнее, я начал выполнять обязанности бензонасоса. Мы выезжали из лесной просеки. Если повернем вправо, значит через 5-6 км будет прямая, хорошая дорога до самого аэродрома. И вот он, крутой поворот. Мы несемся на бешеной скорости. Мою белую рубаху надул ветер. Изо всех сил я прижимаюсь к ребрам крыла машины. Через вой нашего двигателя я услышал рокот моторов самолетов. Они начали прогревать моторы, увидев нас с детонаторами. Серж еще поддал газу, двигатель перешел на высокие тона и взвыл. Я размечтался, как по прибытии первый доложу майору: «Ваш приказ выполнен!» Вдруг через свист ветра слышу голос: «Виктор, накачай полный карбюратор бензина, и когда будем переезжать ров, я приторможу, а ты прыгай и беги домой. До взлетов ты должен перебежать летное поле!». Я почувствовал, что меня как будто снова макнули с головой в ту холодную, грязную лужу. Я ведь хотел сам, первым доложить о выполнении задания! В 12 лет я мечтал о славе. Но приказы надо выполнять, и я лихорадочно начал дергать рычажок подкачки бензина. Машина уже спускалась в ров. «Прыгай!» — закричал Серж. Еле разогнув затекшие руки и ноги, я спрыгнул, а Серж вылетел из рва. В моей мальчишеской душонке кипело пламя обиды. САМ майор послал меня в помощь, и я действительно ему помог, а когда дело подходило к нашей победной развязке, он меня просто прогнал из машины. За что? Хромая, я вылез из рва, взглянул на летное поле — у самолетов стояли офицеры, человек 15. Наверное, весь наш старший командный состав. Они следили за нами в бинокли, высчитывая каждый поворот нашего колеса. Мою белобрысую голову, надутую ветром рубаху офицеры и летчики рассмотрели сразу. Но мне нужно было выполнять приказ Сержа — до взлетов перебежать летное поле. А летное поле — это выкошенная трава, бурьян, кустарники, сухие колючки. Я бежал как по ежикам. Потом приспособился, начал выбирать мягкие прогалинки. Взглянув снова на взлетную полосу, я чуть не потерял сознание: прямо на меня на полном форсаже мчится наш штурмовик, наш «горбатый». Ему уже никак нельзя прервать свой разбег. Летчик резко повернул хвост самолета влево и прямо с разворота «оторвался» от земли.
Стоял я, приклеившись к колючкам в каком-то оцепенении. Дыхание перехватило, кружилась голова. Добежав до края аэродрома, я плюхнулся в полузасыпанный окоп. А на аэродроме начали один за другим разбегаться и взлетать наши воздушные танки — штурмовики. Я машинально считал, сколько самолетов поднялось в воздух. В тот раз, во многом благодаря мне, наши самолеты смогли вылететь, вооруженные полноценным бомбогрузом. А без бомбы наши горбатые — три пулемета да одна скорострельная пушка — это мизерная помощь нашим войскам с воздуха.
Отлежавшись в окопе, я перебежал через дорогу в нашу хатку. Я считал каждый вылетевший самолет. Минут за 30 поднялись и полетели бомбить врага 49 самолетов. Сорок девять «воздушных танков» понесли на своем борту бомбогруз, поставленный на боевой взвод при моей непосредственной помощи. Без взрывателей-детонаторов бомбы были бы просто железными болванками...
…Начальник станции сказал: «Насчет жилья трудновато. Но на два-три дня, пока что-нибудь не подыщете здесь, можете пожить в поселке у нашего работника, я ему напишу записку. Но предупреждаю: будьте осторожны! У нас пошаливают бендеровцы». И нас на несколько дней приютил железнодорожник в поселке.
В первую же ночь налетели фашистские самолеты, они кружились над селом, навесили сотни осветительных фонарей. Фашисты искали аэродром, который наши только еще собирались здесь построить. А аэродром-то был. Взлетно-посадочную полосу наши сделали через шесть дней. Фашисты опередили события, прилетели бомбить аэродром, который еще не построили. Мы почти всю ночь не спали, а утром, как собаку, на суку дерева ПОВЕСИЛИ МЕНЯ. Нет, не фашисты, а их отрепье-бендеровцы, бендеровские сынки. Отец и мать пошли на станцию, чтобы трудоустроиться и поискать квартиру. Уходя, отец сказал: «Виктор, будь солидарен с местными ребятами, дружи с ними, нам здесь жить». Родители ушли, а я пошел к ребятам поиграть на лужайке. Их было человек 15, самых разных возрастов, от четырех до 17 лет. Самый главный был Грыцько — такой «заводила-атаман». Сначала шло все нормально, если не считать того, что я плохо понимал их язык. Играли в ножички. Потом мой отцовский ножичек понравился Грыцько, и он хотел у меня его отобрать. Я взял свой ножик, попытался убежать, но кто-то схватил меня сзади и удержал. А пацаны, как злые волчата, набросились на меня. Подошел ко мне и Грыцько (еще никогда я не видел такого свирепого взгляда). Он закричал: «Хлопци, ребята, держите его! Мы сейчас будем его пытать-допрашивать. «Ты зачем приехал к нам на Украину? Чтобы жрать наши харчи?» Я в ответ запищал: «Нет, я ем свой хлеб, у меня мать — пекарь!». «Ты видел, как немцы вешали людей, а они дрыгали ногами, качаясь на ветру?» Тут я не выдержал и заорал единственному взрослому мужику: «Дяденька, прогони этих хулиганов, выручи меня!» Мне чем-то врезали по затылку, но я продолжал орать. А дядька молча поднялся, собираясь уходить. Тогда Грыцько закричал: «Дядька Панас, принеси нам какую-нибудь веревку или вожж , мы сейчас повесим этого кацапа». И этот дядька, у которого я просил помощи, выносит из сарая новые грубые вожжи, передает Грыцьку и говорит: «Если вы измажете вожжи кровью, я вам всем оборву уши!» Я орал, визжал, пока мне не затолкали в рот кляп — сорвали с какого-то мальчишки тюбетейку, свернули и почти до горла затолкали в рот. Я замолк и стал задыхаться. За меня ревел и визжал мальчик: «Ой! Съест кацап кашкет — тюбетейку! Грыцько, отдай кашкет!» Мне надели петлю на шею, и через звон в ушах я услышал команду: «Тягны!» Вожжи были грубые, как трос, петля затянулась почти под подбородком. Я еще был в сознании и чувствовал, как огромный узел давит мне в затылок. На земле меня все еще держали за руки и за ноги. Тут раздалась новая команда Грыцько: «Да отпустите его, а то перервете ему шею и кровью измажете вожжи. Дядька Панас уши оторвет». Те резко отпустили руки и ноги, и я успел схватиться правой рукой выше петли. Подняли меня, висящего, я так и держался одной рукой за веревку. Мне казалось, что я потерял сознание. Спасла меня какая-то бабка ДАРУНЯ. Она вышла на крыльцо и закричала: «Грыцько, сейчас же отпусти кацапа, видишь, он еще моргает глазами, значит он еще живой! А если ты его задушишь, завтра же военные придут и всех вас расстреляют. Вот и будет вам всем капут!» Хотя и большим был Грыцько, но и трусом он, видимо, был немалым. «Мануй! Мануй!» — заорал он, веревку отпустили и перебросили через сук. Мое полуживое тело упало вниз. Грыцько побежал, ослабил петлю на шее, а пальцы правой руки, которыми я схватился за веревку, Грыцько разжал с большим трудом. Сознание вернулось ко мне, когда маленький пацанчик вытаскивал у меня изо рта тюбетейку...»