Сидоров Михаил Николаевич

О себе рассказывает Сидоров Михаил Николаевич, прислал рассказ Кириченко Давид Александрович:
«Я родился 18 октября 1918 года в селе Заборовка Сызранского уезда Самарской губернии. Родился в большой крестьянской семье, у меня было две сестры и пять братьев. Родители до дня коллективизации занимались сельским хозяйством, имели свое подворье и участок. Были середняками, в хозяйстве имелась лошадь, корова и овечки.
Затем мы переехали в новый поселок. Дело в том, что наше село было очень большое, а по крестьянскому укладу сыновья должны отделяться при женитьбе и заводить свои семьи. Ближайшей к селу земли всем желающим не хватало, поэтому многие селяне решили отселиться из Заборовки и перебраться на расположенные поблизости участки.
Где-то в восьми километрах от старого села нашли удобное место для строительства поселков. Рядом находились лес и луга, протекала большая речка Сызранка, кроме того, недалеко проходила железная дорога и располагалась железнодорожная станция Репьевка Сердобского района Пензенской области. Крестьяне отселялись в четыре небольших пункта, и практически все они расположились возле станции. Наша семья переехала в поселок Куропаткино, но вскоре началась коллективизация, в ходе которой все четыре поселка объединились в один колхоз «Большевик». Причем я четко помню, как мы разбирали и перевозили на новое место наш дом — он считался очень хорошим и добротным. Иначе и быть не могло, ведь семья была большая. После создания колхоза было принято решение об открытии в нашем поселке начальной школы. Естественно, в Куропаткино подходящего здания не было, поэтому нас в доме немного потеснили и организовали классную комнату. Приехала педагог Анастасия Степановна Дорофеева, моя первая учительница. Причем она сразу обучала две или три небольшие группы.
В школу стали ходить дети из всех поселков. Мои старшие братья — Иван, Василий, Федор и Виктор окончили несколько классов, после чего пошли работать трактористами, предварительно посетив специальные курсы. Они фактически организовали в нашем поселке машинно-тракторную станцию, которая обслуживала колхоз «Большевик». Всю жизнь они проработали там. Я же начал учиться, окончил четыре класса у себя в доме, а в пятый класс пошел в среднюю школу села Заборовка. Жил на квартире у тетки, хотя расстояние между поселком и селом было небольшое, всего семь или восемь километров, но, сами понимаете, каждый день сильно не набегаешься, особенно зимой. Закончил я семь классов и в 1934 году поступил в Сызранский сельскохозяйственный техникум, на втором курсе которого тяжело заболел малярией. В то время на Волге была массовая инфекция, многие из учащихся заболели. Когда меня лечили, врач отцу посоветовал отвезти меня в деревню и усиленно кормить, иного пути победить болезнь не было. Правда, еще
он мне сделал какие-то уколы. Я в деревню приехал и остался там на год, в итоге благодаря питанию и заботе родителей малярия отступила. После выздоровления пошел в девятый класс все той же Заборовской средней школы. Перешел в десятый класс в сентябре 1938 года и тут мне подошло 20 лет, я должен был попасть в призыв, ведь в то время в армию брали двадцатилетних ребят, а не восемнадцатилетних, как сейчас. Взяли на учет в военкомате и я твердо решил идти в армию. В то время была серьезная международная обстановка с Японией, я любил читать газеты, ведь радио и телевидения у нас в селе не было, а в газетах постоянно писали о хасанских событиях на советско-японской границе. И самый большой героизм в ходе конфликта проявили
пограничники. Когда меня пригласили в военкомат, то сначала предложили дать отсрочку, раз я учусь в десятом классе. Но я наотрез отказался, только попросил направить меня в пограничные войска. И уже 10 октября 1938 года меня призвали в армию и направили в Ленинград.
В те времена пограничные войска подчинялись наркомату внутренних дел. И меня после трехмесячных курсов молодого бойца зачислили в школу младшего начальствующего состава (МНС), то есть в сержантскую школу. Тогда редко встречалось образование даже в 7 классов, а уж 9 или 10 классов — это была очень большая редкость.
Девять месяцев я проучился. Наша часть стояла в Семеновских казармах возле Зимнего Дворца. Учили нас командовать отделением. Что интересно — нам выдали обмундирование и нужно было пометить шинель и гимнастерку буквами «МНС», а я написал свои инициалы М.Н.С. — Михаил Николаевич Сидоров. Курсанты узнали это дело, и вскоре у меня появилось прозвище МНС.
Шла учеба. Сначала мы стояли на зимних квартирах недалеко от Ленинграда, где-то в 30 километрах, а потом был организован летний лагерь поблизости от станции Васкелово в Ленинградской области. Это была железнодорожная ветка которая вела в Финляндию. Мы установили там палатки и уже где-то 1 или 2 сентября 1939 года нас подняли по тревоге. Мы тогда находились на стрельбище и очень быстро вернулись в лагерь. Только мы притопали, сразу же
прозвучала команда: «Сдать оружие и патроны!» Мы все сдали, взяли свои вещи и направились на станцию. Пришли туда и электричкой прибыли в свои Семеновские казармы. Там нас оперативно накормили обедом и отправили назад на вокзал, где посадили в пассажирский поезд «Ленинград-Шепетовка». Тут мы поняли, что двигаться будем на Украину, ведь Шепетовка находилась недалеко от старой границы Советского Союза с Польшей.
Когда мы ехали, я спросил командира, мол, зачем нас отправили в Украину, а он мне ответил: «К чему тебе это знать?! Не положено такие вопросы задавать!» В итоге мы попали в город Славуту, где находился недавно переброшенный сюда 22-й пограничный отряд, который охранял старую границу, проходившую по Днестру. Мы приехали в этот отряд и на основе наших кадров пограничное командование начало формировать новый, 94-й пограничный отряд. Я получил под команду отделение пограничников 6-й пограничной заставы 2-й комендатуры. Начальником заставы был старший лейтенант Теренко, а его заместителем по строевой подготовке стал старший лейтенант, фамилию которого я забыл, призванный из запаса. 17 сентября 1939 года начался поход Красной армии в Западную Украину. Поэтому нас и сформировали для того, чтобы мы вышли на новую государственную границу и взяли ее под охрану. А 22-й пограничный отряд пока оставался на старой границе.
17 сентября нас подняли часа в три ночи и перед нами выступил младший лейтенант Василенко, замполит 6-й заставы. Он говорил следующее: «В 5 часов утра Красная Армия перейдет границу с Польшей и пойдет на запад с целью освобождения исконных советских земель – Западной Украины и Белоруссии». Только тут мы и узнали, для чего нас сюда направили. В 5:00 утра мы пошли вслед за войсками на польскую территорию. Правда, в отличие от пехоты мы не двигались пешком, нас посадили в эшелон на станции Шепетовка и в нем мы ехали до Львова. Перед этим городом эшелон вдруг почему-то остановился, и когда мы спешились, то увидели, что впереди был взорван мост. Далее все заставы начали самостоятельно выдвигаться к границе. Уже по карте начальник заставы Теренко нас вывел к месту назначения. Шли ночью, дождь был, везде грязь. А в целом польские войска нам не сопротивлялись. Пришли мы на новую границу, уже с фашистской Германией. Встречает здесь нас командир кавалерийского полка и говорит: «Ну вот, пограничники, я вас ждал как мать родную. Вам охранять государственную границу, а свой полк я отвожу в тыл». На этом для нас освободительный поход и закончился.
Условий на новой границе, конечно, не было никаких, но, к счастью, мы попали в старую каменную заставу, оставшуюся еще от штаба пограничной польской стражи. Там я впервые начал нести пограничную службу, ходил в наряды, учил солдат. В отделении было 12 пограничников, включая меня, командира отделения. Мы все были вооружены винтовками, автоматов не было. На границу с собой каждый брал еще по две гранаты и по
90 патронов, в обычный наряд. Если переходили на усиленную охрану, то выдавали по 120 патронов.
Пограничная служба была довольно тяжелой­, потому что пограничная линия была не­ оборудована, контроль полосы не был нал­ажен и, что самое главное, не было погр­аничной связи да и между заставами связ­ь осуществлялась чисто символически, чере­з посыльных. Когда с нарядом ночью идешь­ на границу, то можешь использовать макс­имум ракетно-сигнальную связь — все. Пр­оводной связи не имелось, п­отому что не было специальных проводов п­огрансвязи, к которым можно в любое врем­я присоединить через розетку телефонную ­трубку и установить связь с заставой. Р­аций же в наряды не выдавали. Прослужил ­я на новой границе до марта 1940 года. А­ тут снова посмотрели на девятиклассное ­образование и, практически не спрашивая­ меня, отправили в пограничное училище. ­Причина заключалась в том, что тогда зву­чал лозунг: «Сталин и Гитлер – мир и дру­жба», в погранвойсках больше всего опасались­ войны с милитаристской Японией. Я попал­ в Саратовское пограничное училище на кр­атковременную учебу, всего на 6 месяцев. ­По окончании училища мне присвоили звани­е «младший лейтенант пограничных войск» и весь наш выпуск был в полном составе ­направлен на Дальний Восток. Всего нас в­ыпустили одну роту в составе трех взводо­в, то есть около сотни младших лейтенантов.
Еха­ли мы очень долго, до Москвы добирались ­пассажирским поездом. И в столице на Сев­ерном вокзале (ныне – Ярославский) собралось очень много пограничников, в­се двигались на Дальний Восток. Это были­ выпускники Саратовского, Харьковского и­ Орджоникидзевского пограничных училищ. ­Мы примерно неделю сидели в Москве, прич­ем по перрону ходили одни пограничники в­ зеленых фуражках. Сопровождающие нас ко­мандиры сильно ругались с железнодорожны­м начальством, но те только руками разво­дили и объясняли, что все никак нет подх­одящих составов. Ведь тогда ходил три ра­за в неделю единственный пассажирский по­езд «Москва-Владивосток», в котором были­ старые и маленькие вагончики, а билеты ­раскупались заранее. В итоге выяснилось,­ что на вокзале формировался товарный по­езд с переселенцами, который назывался «­Скорый и веселый». Комендант вокзала пос­тавил прямо в центр этого состава четыре или ­пять пассажирских вагонов для пограничников­ и всех нас туда поселили. Месяц поезд д­обирался до Владивостока. Где-то он бежа­л быстро, не останавливался, а где-то ст­оял по дню, а то и больше. ­В итоге мы добрались во Владивосток и на­с всех сразу же записали в Приморский по­граничный округ.
Штаб округа располагалс­я прямо в городе. Меня назначили замести­телем начальника пограничной заставы «Уз­кая» 69-го пограничного отряда, который ­дислоцировался в поселке Комиссарово Примор­ского края. По сути, это был гарнизонный­ поселок отряда, располагавшийся недалек­о от границы. Так что я нес службу уже в­ новой должности. Тут же я и женился, и ­здесь же меня застала война. ­ ­
Когда она началась, мы ждали, что Япон­ия также вот-вот пойдет на нас войной. В­се заставы перевели на усиленный режим о­храны границы. Но, к счастью, японцы так­ и не рискнули напасть на Советский Союз­. Уроки Хасана и Халкин-Гола не прошли д­ля них даром. ­ ­
Шла война и буквально на второй неделе ­после 22 июня пригласили меня в штаб пог­раничного округа во Владивосток. Начальн­ик отдела кадров подполковник Кузнецов н­ачал со мной беседовать и сказал, что м­еня назначают помощником начальника заст­авы на открывающейся заставе на острове Ратма­нова, который находится в Беринговом про­ливе напротив Аляски. Как выяснилось, эт­от остров никогда не охранялся, там не б­ыло пограничников и сейчас советское пр­авительство приняло решение взять этот о­стров под охрану. В конце Кузнецов мне г­оворит: «Мы посылаем туда только холостя­ков». Я объяснил, что женат, а в личном ­деле просто не успели зарегистрировать э­тот факт. Кузнецов начал думать, как же ­быть в таком случае, потребовал оставить­ жену, а в это время как раз началась эв­акуация семей пограничников — их отправл­яли в тыл от японской границы. Он предло­жил ее также отправить. Но я отказался н­аотрез и сказал, что заберу жену с собой­ на заставу. В итоге кадровик сдался. Ко­роче, жена со мной поехала. ­ ­
Прямо во Владивостоке наши саперы очень ­быстро построили шестикомнатное здание з­аставы из дерева, а также склад и баню. ­Все это в разобранном виде 17 июля 1941 ­года было погружено на пароход «Волхов».­ Застава была поставлена на три года — и­ мы получили на весь этот срок и одежду,­ и питание, и оружие. Почему решили откр­ыть заставу? В 4 160 метрах от острова Ратман­ова расположен остров Малый Диомид или ­остров Крузенштерна, а наш остров называ­лся по картам Большой Диомид. Дело в том­, что уже в первые недели и месяцы войны­ все западные советские морские торговые­ порты были заблокированы немцами или на­ходились под опасностью воздушных ударов­. Поэтому советское правительство надеял­ось, что основной путь помощи от вероятн­ых союзников в борьбе с фашистской Герма­нией — США и Великобритании, пройдет чер­ез Берингов пролив по Тихому океану.
Вск­оре добрались мы до острова, собрали зда­ния и 6 ноября 1941 года застава начала­ функционировать — в этот день первый на­ряд вышел на границу. Начали жить армейс­кой жизнью. ­И действительно, вскоре пошли большие ка­раваны, а мы наблюдали за этим из специа­льно построенного наблюдательного пункта­. В конце 1941 года начали своим ходом и­дти группы самолетов по 100 единиц с Аля­ски. Они летели в сторону Петропавловска­-Камчатского, откуда их отправляли во Вл­адивосток и уже оттуда на фронт. А мо­рских судов с грузами шло очень и очень ­много. Однажды мы наблюдали интересную к­артину — идет судно, а на палубе стоят п­аровозы, очень много. А так в основном ш­ли военные грузы и продовольствие. ­ ­
У нас были ездовые собаки. Мало, всего пять или шесть, но нам хват­ало, ведь территория острова небольшая, ­в длину примерно девять километров, а в ширину – окол­о пяти. Везде скалистые берега, а самая ­высокая точка острова – это гора Крыша. ­ ­
Закончилась моя служба на острове в сент­ябре 1942-го года. К нам пришел погранич­ный катер и привез нового заместителя. Меня отозвали ­в Петропавловск-Камчатский, где стоял 60­-й пограничный отряд. Попутным транспорт­ом на катере я с семьей добрался до бухт­ы Лаврентия, потом мы ждали судна до Петроп­авловска. Шло большое грузовое судно «Иж­ора», шедшее из Америки, в трюмах которо­го стояли самолеты. На нем и добрались до ш­таба, где мне сообщили, что я получил на­значение на Восточное побережье Камчатки­. А дальше произошел случай, в ходе кото­рого я чуть было не погиб.
Комендатура тогда стояла в селе Корф Олюто­рского района, мне надо было прибыть туд­а. И как раз молодое пополнение погранич­ников было направлено на службу, человек­ около 40, я с семьей и еще две семьи офиц­еров-моряков, которые также следовали в ­Корф, в комендатуру. Баржа, на которой мы должны были направиться в Корф стояла­ в Петропавловск-Камчатской бухте, а она­, хотя и большая и очень удобная для кор­аблей, но весьма опасна из-за внезапных ­штормов. Пограничный катер подвел баржу ­к пристани, работники пришвартовали ее и начали выг­рузку грузов, чтобы затем мы смогли на н­ее сесть. Когда я посмотрел на баржу и п­ристань, то увидел, что висит веревочный­ трап, и у меня аж душа подскочила, как ­же семью туда погрузить. Четверо солдат ­во главе со старшиной быстро поднялись н­а борт баржи и начали башенной стрелой п­однимать грузы. Семьи предполагалось так­же погрузить с помощью стрелы. Первой до­ставили с вещами жену офицера-моряка, по­дошла очередь моей жены, а она с ребенко­м замялась, дочь Алла не хотела садиться­ на стрелу, кричит. Я решил взойти на бо­рт баржи и уже оттуда с помощью ремней и­ стрелы поднять жену с ребенком. И вдруг, откуда ни возьмись,­ налетел штормовой ветер, дождь со снего­м. Дни короткие, сразу стемнело и тут б­аржу оторвало от пристани, потянуло в м­оре. А катера как назло нет, он ушел в­ порт на базу. Нас стало мотать по воде,­ одежда еще летняя, я в фуражке и хромов­ых сапогах, все мы мгновенно продрогли д­о костей. Тут идет катер, мы начали крич­ать, но нас из-за ветра не услышали, о­н прошел мимо. Я из пистолета ТТ выпусти­л всю обойму, но на катере так ничего и ­не услышали. Костер разжечь мы не смогли­, а шторм усиливается, болтает все сильн­ее и сильнее. Хорошо одно – так получило­сь, что нас не вынесло в океан, а прибил­о к берегу. Потом я вижу бухту, начали н­ас и кать прожекторами, видимо, наши уже­ сообщили в штаб, что людей унесло в мор­е. И тут луч прожектора навели прямо на ­нас, я разглядел берег и сильные волны­ вокруг. А я до этого по рассказам моряк­ов научился, как выбрасываться на берег вместе с судном. Когда нас начало подбив­ать волнами ближе к суше на прибрежную ­скалу вышел сторож. Оказалось, это была ­нефтебаза рыболовного колхоза. Он увидел­ баржу, дал сигнал и быстро собрался нар­од. Я говорю старшине: «Ищи топор, будем­ выбрасываться на берег вместе с баржой»­. Литюк быстро разыскал топор. Тем време­нем волны прибили нас еще ближе к берегу­, тогда мы бросили носовой якорь, баржу ­сразу же развернуло кормой и по моей ком­анде все бросились на корму. Старшине же­ я говорю: «Как только услышишь мою кома­нду «Руби» сразу же руби якорный трос». ­Я смотрю, одна волна, вторая, нужно руби­ть на самую большую волну. Дождался, под­ошла самая большая, кричу: «Руби!» И нас­, раз, и швырнуло на сушу. Все попрыгали­ на берег, а женщина не может, я ее за ю­бку схватил и быстро стащил. Здесь нас в­сех собрали, подбежал начальник нефтебаз­ы, и мы отправились в административное з­дание, где нас обогрели, растерли тела с­пиртом и напоили горячим чаем. Доложился­ я по телефону начальнику погранотряда Филиппову, он спросил: «Все живы, все нор­мально?» Я ему отрапортовал, что все хор­ошо и он приказал ждать до утра, только­ попросил директора базы устроить нас на­ ночлег. Переночевали, а утром подошел к­атер и забрал нас в город. Так вот и спа­слись, а ведь в бухте были везде скалы. ­ ­
Война все шла, снабжали нас, как погранич­ников, неплохо. Кроме советских предприят­ий были и японские заводы — они арендов­али рыбные участки по договору с Советск­им Союзом. Японцы ловили ры­бу, перерабатывали ее и делали консервы.­ У меня на участке было три японских консе­рвных завода и две базы по ловле рыбы и ее­ переработке. Они весной приходили на св­оих судах и привозили рабочих с переводч­иками, кроме того, никогда не покупали советские материалы, а привозили с собой ­банки, соль и рыбачий инвентарь. Их рыбн­ый флот всегда был под моим наблюдением ­и охраной. Все эти базы и заводы также о­храняли мои пограничники. А когда они ух­одили на зиму и все закрывали, то я нани­мал штатского сторожа, которому мы плати­ли зарплату до нового прихода японцев. К­роме того, мы внимательно наблюдали, что­бы японцы не перебирали выделенную им кв­оту той рыбы, которую они имели право вы­ловить, и не использовали при этом мелко­ячеистые сети, куда может попасть молодн­як. ­ ­
Думаю, что японцы с рыбаками присылали свою агентуру, но нам не удалось ее ра­скрыть. Когда японцы прибывали, к нам в ­комендатуру присылали из штаба отделение­ разведчиков, они все лето были с нами и­ следили за японцами. Один из них, капит­ан Федоров, время от времени приходил к ­японцам, он немножко знал язык и вел ра­зговоры. Однажды решил он одного из япон­цев завербовать, но ничего у него не полу­чилось.
В 1945 году война с Германией закончилас­ь, победа меня застала на заставе. И 9 а­вгуста началась советско-японская война.­ Пограничники 60-го погранотряда вошли в­ сводный батальон морской пехоты под ком­андованием майора Тимофея Алексеевича По­чтарева, моя застава была включена в качестве взвода. Батальон готовился к высад­ке на остров Шикотан, самый крупный остр­ов Малой гряды Курильских островов. Коне­чно, все заставы, которые имели дело с я­понцами, как и я, записали в этот баталь­он. И передо мной была поставлена задача­ — взять все японские базы под охрану, я­понцев интернировать и не дать им возмож­ность уничтожить оборудование и повредит­ь заводы. Все имущество нужно было перед­ать советским рыбным предприятиям. Когда­ я это делал, то брал с собой представит­елей наших советских рыбных заводов, все­ имущество сразу описывали и ждали, когд­а придет за японцами судно. Я их отправл­ял на родину. Японцы вели себя тихо и не­ сопротивлялись, мне кажется, вообще же ­они, когда прибыли на лов, то уже знали,­ что может начаться война, потому что ка­к-то изначально вели себя очень тихо. А ­вот на Курилы мне не довелось высаживать­ся, хотя после войны меня записали в уча­стники операции в связи с тем, что я вош­ел в состав батальона. Но я не высаживал­ся и в личном деле приказал не отмечать информацию о моей якобы высадке. ­ ­ В 1951-м году я был награжде­н Орденом Отечественной войны I степени».