Погарцев
Георгий
Прокофьевич
О своем дедушке рассказывает Бурдонская Ярослава Георгиевна:
«Летом 1943 года мой дед, на тот момент молодой офицер Погарцев Георгий Прокофьевич, и два его сослуживца Инякин и Онищенко направлялись в штаб с линии фронта. Надо отметить, что направлялись они на трофейном немецком мотоцикле и в немецких касках, изъятых для конспирации, так как лес, через который пролегала дорога, сулил неожиданные встречи. Штаб стоял в стороне, за болотами, и всякая связь с ним была потеряна. Идея с немецким нарядом была рисковой. Благополучно миновав лес, наше мото-трио с победоносным тарахтением движка въехало в ворота штаба и оказалось в гуще какой-то суеты: вокруг сновали, что-то перетаскивали и громко что-то обсуждали солдаты нацистской армии. Это минутой позже наши офицеры поняли, что штаб после боя перешел в руки врагов, а сейчас они медленно ехали по двору, маневрируя между немцами, которые не обращали на «отечественный» мотоцикл и трех удивленных «арийцев» ни малейшего внимания. И только когда мотоцикл выскочил за ворота и на толпу предупредительно развернули дуло два вальтера, фашистские солдаты сообразили, что «царь ненастоящий», и, конечно, открыли огонь. А наши сидевшие в коляске мотоцикла Погарцев и Инякин принялись отстреливаться. И ехал немецкий мотоцикл быстро, и стрелял трофейный вальтер хорошо, и все бы ничего, да вот на первом же нашем посту немецкий мотоцикл был грубо остановлен, и путников «пригласили» на допрос. Ни чистая русская речь, ни убедительнейшие объяснения с матом не помогли моему деду и его друзьям донести до сослуживцев, что они свои. После боев, дислокации и смещения линии фронта все запуталось, и теперь офицеры Погарцев, Инякин и Онищенко мрачно шли под конвоем двух лейтенантов, сбитых с толку немецкими касками и оружием, и неизвестно, чем дело закончится. Война есть война. «Шевелись, сволочь немецкая!» — ткнул деда в спину молодой лейтенант. Дед сжал кулаки.
Их затолкали в слабоосвещенную землянку и отчитались: «Товарищ подполковник! Поймали немецких лазутчиков! Говорят, что русские». Товарищ подполковник в свете керосинки вгляделся в мрачные перепачканные и уже немного побитые лица. «Жора! Погарцев! — воскликнул он, радостно всплеснув руками. — Какие немцы?! Мы же вместе под Наро-Фоминском наступали! В танке горели! От Москвы плечем к плечу фашистов гнали!». «Подожди, Алексей, сейчас», — перебил его Жора. Он развернулся к лейтенанту, назвавшему его немецкой скотиной и волочившему его до землянки. В лейтенанта полетел офицерский кулак, после чего друзья со спокойной душой продолжили беседу.
Это была далеко не самая страшная из рассказанных мне дедом военных историй и далеко не самый яркий его фронтовой маскарад. Их юношеское веселье приводило немцев в ужас и недоумение. Как-то они сговорились бриться по-пиратски. Один выбривал бороду только с одной стороны, другой оставлял полосу от носа до шеи, третий отрастил закрученные гусарские усы, мой дед брился так, чтобы оставалась только узкая лента, пересекающая подбородок от уха до уха. Через какое-то время их взвод зарекомендовал себя среди немцев как сумасшедший и совершенно непобедимый, и, видя причудливые бороды, немцы в ужасе бежали без боя.
Деда на войне много раз считали убитым. Однажды его нашли пробитым насквозь доской, и лицо было засыпано известью. Потащили тело к реке, чтобы смыть известь и опознать. Придя в себя и услышав, что с него известь смывать собираются, скомандовал: «Отставить! Известь негашеная! Вы мне лицо сожжете!»
Матери его, Марии Федосеевне, приходили с фронта письма: «Ваш сын, Георгий Прокофьевич Погарцев, пропал без вести... пал смертью храбрых... героически погиб...». Но она не верила, знала, что сын жив. И правда, Бог его хранил. Из патрона, вшитого в гимнастерку, где хранилась информация о бойце, дед наш бумажку выбросил, а вместо нее вложил написанную своей матерью молитву. Это был псалом «Живый в помощи». Мать, провожая на войну, написала на листочке и просила хранить при себе.
Всю жизнь до самой смерти дед помнил каждого из своих погибших товарищей: имена, лица, их привычки и разные связанные с ними истории. Иногда ночью он вскрикивал во сне. Иногда плакал, когда говорил о погибших друзьях. А еще пел фронтовые песни. И я пела с ним.
Мой дед на фронте пожалел чахлого пленного немца и дал ему махорку и хлеб, а после победы встретил его случайно. Тот узнал деда и кричал из толпы: «Рууус! Руус! Данке шон! Я идти домой в Германию! Спасибо, руус!».
День Победы — праздник со слезами на глазах, потому что наших любимых героев уже нет с нами».
«Летом 1943 года мой дед, на тот момент молодой офицер Погарцев Георгий Прокофьевич, и два его сослуживца Инякин и Онищенко направлялись в штаб с линии фронта. Надо отметить, что направлялись они на трофейном немецком мотоцикле и в немецких касках, изъятых для конспирации, так как лес, через который пролегала дорога, сулил неожиданные встречи. Штаб стоял в стороне, за болотами, и всякая связь с ним была потеряна. Идея с немецким нарядом была рисковой. Благополучно миновав лес, наше мото-трио с победоносным тарахтением движка въехало в ворота штаба и оказалось в гуще какой-то суеты: вокруг сновали, что-то перетаскивали и громко что-то обсуждали солдаты нацистской армии. Это минутой позже наши офицеры поняли, что штаб после боя перешел в руки врагов, а сейчас они медленно ехали по двору, маневрируя между немцами, которые не обращали на «отечественный» мотоцикл и трех удивленных «арийцев» ни малейшего внимания. И только когда мотоцикл выскочил за ворота и на толпу предупредительно развернули дуло два вальтера, фашистские солдаты сообразили, что «царь ненастоящий», и, конечно, открыли огонь. А наши сидевшие в коляске мотоцикла Погарцев и Инякин принялись отстреливаться. И ехал немецкий мотоцикл быстро, и стрелял трофейный вальтер хорошо, и все бы ничего, да вот на первом же нашем посту немецкий мотоцикл был грубо остановлен, и путников «пригласили» на допрос. Ни чистая русская речь, ни убедительнейшие объяснения с матом не помогли моему деду и его друзьям донести до сослуживцев, что они свои. После боев, дислокации и смещения линии фронта все запуталось, и теперь офицеры Погарцев, Инякин и Онищенко мрачно шли под конвоем двух лейтенантов, сбитых с толку немецкими касками и оружием, и неизвестно, чем дело закончится. Война есть война. «Шевелись, сволочь немецкая!» — ткнул деда в спину молодой лейтенант. Дед сжал кулаки.
Их затолкали в слабоосвещенную землянку и отчитались: «Товарищ подполковник! Поймали немецких лазутчиков! Говорят, что русские». Товарищ подполковник в свете керосинки вгляделся в мрачные перепачканные и уже немного побитые лица. «Жора! Погарцев! — воскликнул он, радостно всплеснув руками. — Какие немцы?! Мы же вместе под Наро-Фоминском наступали! В танке горели! От Москвы плечем к плечу фашистов гнали!». «Подожди, Алексей, сейчас», — перебил его Жора. Он развернулся к лейтенанту, назвавшему его немецкой скотиной и волочившему его до землянки. В лейтенанта полетел офицерский кулак, после чего друзья со спокойной душой продолжили беседу.
Это была далеко не самая страшная из рассказанных мне дедом военных историй и далеко не самый яркий его фронтовой маскарад. Их юношеское веселье приводило немцев в ужас и недоумение. Как-то они сговорились бриться по-пиратски. Один выбривал бороду только с одной стороны, другой оставлял полосу от носа до шеи, третий отрастил закрученные гусарские усы, мой дед брился так, чтобы оставалась только узкая лента, пересекающая подбородок от уха до уха. Через какое-то время их взвод зарекомендовал себя среди немцев как сумасшедший и совершенно непобедимый, и, видя причудливые бороды, немцы в ужасе бежали без боя.
Деда на войне много раз считали убитым. Однажды его нашли пробитым насквозь доской, и лицо было засыпано известью. Потащили тело к реке, чтобы смыть известь и опознать. Придя в себя и услышав, что с него известь смывать собираются, скомандовал: «Отставить! Известь негашеная! Вы мне лицо сожжете!»
Матери его, Марии Федосеевне, приходили с фронта письма: «Ваш сын, Георгий Прокофьевич Погарцев, пропал без вести... пал смертью храбрых... героически погиб...». Но она не верила, знала, что сын жив. И правда, Бог его хранил. Из патрона, вшитого в гимнастерку, где хранилась информация о бойце, дед наш бумажку выбросил, а вместо нее вложил написанную своей матерью молитву. Это был псалом «Живый в помощи». Мать, провожая на войну, написала на листочке и просила хранить при себе.
Всю жизнь до самой смерти дед помнил каждого из своих погибших товарищей: имена, лица, их привычки и разные связанные с ними истории. Иногда ночью он вскрикивал во сне. Иногда плакал, когда говорил о погибших друзьях. А еще пел фронтовые песни. И я пела с ним.
Мой дед на фронте пожалел чахлого пленного немца и дал ему махорку и хлеб, а после победы встретил его случайно. Тот узнал деда и кричал из толпы: «Рууус! Руус! Данке шон! Я идти домой в Германию! Спасибо, руус!».
День Победы — праздник со слезами на глазах, потому что наших любимых героев уже нет с нами».
Отправитель:
Бурдонская Ярослава Георгиевна